Е. А. Попова

 

«АВОСЬ» в русском сознании

 

Характерная черта русской ментальности — концепт авось, являющийся важной составляющей «русского текста» [1].

Возникнув в ХVII в. путем сращения союза а и указательной частицы осе (вот) с интервокальным в, он настолько прочно вошел в сознание носителей языка, что стал своеобразным мифом русского народа. Этот концепт неоднократно привлекал и до сих пор продолжает привлекать внимание философов, лингвистов, писателей. На него часто ссылаются, когда говорят о парадоксе России. Авось является жизненной позицией русского человека, который чаще беспечно полагается на удачное стечение обстоятельств, на судьбу, чем на собственные силы. Например, в повести Достоевского «Неточка Незванова» немец Б. говорит своему другу-неудачнику музыканту Ефимову, как тот должен жить. Вначале речь идет о терпении и мужестве, о необходимости бросить пить, о том, что художника образуют бедность и даже нищета и что не следует пренебрегать черной работой и т. п. Завершается же речь практичного немца чисто по-русски: … в тебе мало смелости. Смелей же, подожди, поучись, и если не надеешься на силы свои, так иди на авось (здесь и далее выделено нами. — Е. П.); в тебе есть жар, есть чувство. Авось дойдешь до цели, а если нет, все-таки иди на авось: не потеряешь ни в коем случае, потому что выигрыш слишком велик. Тут, брат, наше авось — дело великое!

В «Железной воле» Лескова русский авось, противопоставленный немецкой расчетливости и железной воле, выходит победителем из этого столкновения (см. эпиграф: «Ржа железо точит»). В споре о том, как опасно русским тягаться с немцами, которые обладают железной волей, а нам, кроме авоськи с небоськой, надеяться не на что, рассказчик замечает:

–     Пускай и так, — только опять: зачем же так пренебрегать авоськой с небоськой? Нехорошо <…...> Во-первых, они очень добрые и теплые русские ребята, способные кинуться, когда надобно, и в огонь и в воду, а это чего-нибудь да стоит в наше практическое время

–     Да, только не в деле с немцами.

–     Нет-с: именно в деле с немцем, который без расчета шагу не ступит<…>; а во-вторых, не слишком ли вы много уже придаете значения воле и расчетам? Мне при этом всегда вспоминаются <…> слова одного русского генерала, который говорил про немцев: какая беда, что они умно рассчитывают, а мы им такую глупость подведем, что они рта разинуть не успеют, чтобы понять ее. И впрямь, господа: нельзя же совсем на это не понадеяться.

–     Это на глупость-то?

–     Да, зовите, пожалуй, глупостью, а пожалуй, и удалью молодого и свежего народа.

–     Ну, батюшка, это мы уже слышали: надоела уже нам эта сказка про свежесть и тысячелетнюю молодость.

–     Что же? — и вы мне тоже ужасно надоели с этим немецким железом: и железный-то у них граф, и железная-то у них воля, и поедят-то они нас поедом. <…...> Ну, железные они <…...> а мы тесто простое, мягкое, сырое, непропеченное тесто, — ну, а вы бы вспомнили, что и тесто в массе топором не разрубишь, а, пожалуй, еще и топор там потеряешь.

Так чем же является русский авось — великим делом, как считали герои Достоевского и Лескова, или причиной русской неустроенности? Ответ на этот вопрос даст лингвистический анализ.

Употребляя частицу авось, говорящий выражает такое предположение, которое свидетельствует, с одной стороны, о желательности наступления для него какого-либо события, а с другой — о ясном осознании говорящим того, что, если соответствующее событие и наступит, то только из-за особого стечения обстоятельств, т. е. независимо от его воли, например: «И, пустое! — сказала комендантша. — Где такая крепость, куда бы пули не залетали? Чем Белогорская ненадежна? Слава богу, двадцать второй год в ней проживаем. Видали и башкирцев, и киргизцев: авось и от Пугачева отсидимся!» (Пушкин. Капитанская дочка); «Лучше здесь остановиться да переждать,авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам» (Там же); — И, матушка! — отвечал Иван Игнатьич. — Бог милостив: солдат у нас довольно, пороху много, пушку я вычистил. Авось дадим отпор Пугачеву. Господь не выдаст, свинья не съест! (Там же); Город захватили. В городе бой. Катастрофа. Николка, все еще задыхаясь, обеими руками счищал снег. Кольт бросить? Най-Турсов кольт? Нет, ни за что. Авось удастся проскочить. Ведь не могут же они быть повсюду сразу? (Булгаков. Белая гвардия).

Авось входит в синонимическую парадигму с доминантой может быть: может быть, возможно, может статься, может (разг.), авось (разг.). Все члены этой парадигмы, за исключением авось, выражают предположения как относительно прошлого и настоящего, так и относительного будущего. Авось же всегда устремлено в будущее и связано с недостаточно обоснованной надеждой на благоприятный исход дела. При этом говорящий заранее знает, что никаких решительных действий, а иногда и вообще действий он не предпримет, а будет рассчитывать на судьбу.

Из проспективности частицы авось вытекает такая ее характерная грамматическая черта, как употребление в контексте с глаголом будущего времени и невозможность ее сочетания с глаголами прошедшего и настоящего времени: Авось, аренды забывая,/ Ханжа запрется в монастырь, / Авось по манью Николая / Семействам возвратит Сибирь… / Авось дороги нам исправят… (Пушкин. Евгений Онегин); Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит мою душу. (Из письма Пушкина П. А. Вяземскому); — … Вот я обмочу полотенце холодною водой и приложу к голове, и авось ты испаришься. (Достоевский. Братья Карамазовы).

Иногда в разговорном дискурсе или его имитации, а также внутренней речи глагол в будущем времени опускается, но его легко восстановить из контекста: [Дороднов]: Бодрись, Герасим Порфирьич! Авось с моей легкой руки … Уж ты по знакомству, постарайся! (А. Островский. Поздняя любовь); Но вот звонок в передней. Авось доктор. Точно, это доктор…(Толстой. Смерть Ивана Ильича). Ср.: Авось с моей легкой руки дела пойдут; Авось доктор пришел. Сочетание же авось с глаголом в условном наклонении свидетельствует, что у говорящего или у того, о ком он говорит, в прошлом была возможность изменить свое положение, как-то повлиять на ситуацию, но он этой возможностью легкомысленно не воспользовался: Авось мог бы вчера прийти: ничего бы с тобой не случилось; — Матушка моя, благодетельница, ведь дурачком-то лучше на свете проживешь. Знал бы, так с раннего молоду в дураки бы записался, авось теперь был бы умный. (Достоевский. Село Степанчиково и его обитатели).

В 10-й главе «Евгения Онегина» Пушкин охарактеризовал авось как национальный пароль: Авось, о Шиболет народный, / Тебе б я оду посвятил, / Но стихоплет великородный / Меня уже предупредил. Ю. М. Лотман считает первую строку этого отрывка реминисценцией из «Дон-Жуана» Байрона (Х1 песнь, строфа 12, стих 2): Juan, who did not understand a word of Englich, Save their shibboleth «god damn!» (Жуан знал лишь одно английское слово — шибболет «god damn!»). «Междометие «god damn» (черт побери) как восклицание, характеризующее англичанина, Пушкин заменил на «авось»» [2. С. 403]

Понятие шибболет, на которое обращает внимание Пушкин, восходит к библейскому повествованию о междуусобице между древнеизраильскими племенами галаадитян и ефремлян (Ветхий Завет, Книга Судей, 12, 5—6). Жители Галаада рассеяли противника и захватили переправу через Иордан. Ефремляне подходили к переправе под видом членов других колен еврейского народа, и отличить их можно было только по языковому (диалектному) признаку. Галаадитяне требовали от каждого, желающего переправиться: «Скажи шибболет», что значит «колос» (по другому толкованию — «поток»). Все, за исключением ефремлян, повторяли слово. Ефремляне, в речи которых отсутствовали шипящие согласные, говорили «сибболет», и тотчас были умерщвляемы. Так за один день было перебито 42 тыс. ефремлян. От этого библейского сюжета берет начало употребление слова шибболет в качестве опознавательного пароля, содержащего характерное слово или звук, по произношению которого можно опознать иностранца (чужеземца, неприятеля), так как он не способен правильно произнести эту речевую единицу [3. С. 410]. Показательно, что библеизм шибболет стал лингвистическим термином, который был введен в научный обиход Е. М. Верещагиным и В. Г. Костомаровым применительно к лингвострановедению [4. С. 63].

С точки зрения лингвистической аксиологии каждый из ключевых концептов является шибболетом русского народа, к авось же это относится в первую очередь, потому что эта частица не имеет даже адекватного перевода на другие языки (ср.: укр. може, а може, ачей; белорус. ану ж, а може; болг. може би, дано; с. -хорв. можда; фр. peut-etre, на авось — au petit bonheur, au hasard; нем. Vielleicht, на авось — aufs Geratewohl,auf gut Gluck; англ. perhaps, mau be, на авось — on the off-chance; вьет. may ra, hoa may, co the, co le, на авось — trong vao may rui, [ mot cach ] may rui, ca may) и для русских не без затруднений переводится в рационально-логический план.

Об употребительности авось свидетельствуют производные, характерные для разговорного дискурса и диалектов: авоська — 'будущий желанный случай, счастье, удача', 'кто делает все на авось', а также 'плетеная или вязаная сумочка (сетка) под продукты питания или иные нетяжелые предметы, которую берут с собой на всякий случай, на авось' (последнее значение у слова авоська, по всей вероятности, появилось в годы гражданской войны и продовольственных затруднений); авоськать, авосьничать — 'пускаться на авось, на удачу, на безрассудную отвагу, беззаботно надеяться'; авосьник, авосьница — 'человек, делающий что-либо необдуманно, на авось' и др.

Авось входит в состав многих пословиц и поговорок: Русский Бог — авось, небось да как-нибудь; Авось Бог поможет; Авось не Бог, а полбога есть; Авосевы города не горожены, авосевы дети не рожены; Авось да небось до добра не доведут; От авося добра не жди; Авось кривая вывезет; Авось да небось — плохая помога, хоть брось и др. Несмотря на то, что авось и Бог сближены в паремии, это особый, русский Бог, который ближе к черту, чем к Богу (не случайно синонимом фраземы на авось является фразема чем черт не шутит). Выражение русский Бог, по одной версии, восходит к библейским формулам о всемогущем Саваофе, спасающем избранный народ; постепенно в сознании верующего эти формулы оказались перенесенными на русский народ как народ-богоносец [5, 64]. А по другой — приписывается Мамаю после поражения на Куликовом поле [2. С. 400]. Во времена Пушкина идиома русский Бог, вошедшая в официальный лексикон и ставшая штампом в 1812 г. (см. в 10-й главе «Евгения Онегина»: Гроза двенадцатого года / Настала — кто тут нам помог? / Остервенение народа, / Барклай, зима иль русский Бог?), вызывает уже отрицательную оценку. Итоговым в этом отношении следует считать сатирическое стихотворение П. А. Вяземского «Русский Бог» (1828). Народный образ авось, связанный с русским Богом, объясняет закрепление за субстантивированной частицей мужского рода: Щелк щелку ведь розь. / Да понадеялся он на русский авось (Пушкин. Сказка о попе и о работнике его Балде). Можно предположить, что русский авось — это и есть русский Бог.

В других паремиях со словом авось отражено также то, что «авось-установка» воспринимается носителями языка скорее отрицательно, чем положительно. Авось, составляющее специфику российской жизни, русского характера, русского языка, не только создано русским народом, но и в свою очередь формировало его. Поэтому так важно видеть разницу между национальным идеалом и национальной действительностью, не всегда совпадающей с идеалом. Авось имеет отношение к национальной действительности, но не к идеалу.

Словари антонимов русского языка не приводят слов, лексические значения которых были бы противоположны авось. Однако, по наблюдению Я. И. Гина, языковой альтернативой русскому авось, своеобразным антонимом к нему можно считать Даешь!, появившийся в ХХ в. и активно употребляющийся около десятилетия [6. С. 187]. Этот неологизм советской эпохи впервые лексикографирован в Толковом словаре русского языка под. ред. Д. Н. Ушакова: «ДаешьІ, межд., кого-что (нов. прост. из матросского арго). Восклицание в знач.: мы требуем кого-что-н., давай устроим что-н., добьемся чего-н. (часто употребляется в политических и др. лозунгах). Д. культурный отдых!». По наблюдению А. М. Селищева, флотский командный термин даешь! приобрел особую частотность в языке революционной эпохи. «Он стал употребляться по всей России в разных слоях населения. Изменилось и значение этого восклицания. Даешь! не только выражает настойчивое желание, но и результат в достижении: «хорошо»» [7. С. 93].

Даешь! стал самым настоящим шибболетом революционной эпохи. С этим словом красноармейцы шли в бой в годы гражданской войны: Откатываясь назад, как волна от крутого берега, [кавалерийские дивизии] отходили и снова бросались вперед со страшным: «Даешь!» (Н. Островский. Как закалялась сталь). В годы первых пятилеток этот «громовой, набатный лозунг» (Маяковский) был перенесен в строительство материальной базы социализма: Даешь пятилетку! Даешь — пятилетку в четыре года! Этот лозунг расти и множь, со знамен его размаши. И в ответ на это «Даешь!» шелестит по совхозам рожь, и в ответ на это «Даешь!» отзывается гром машин. Смотри, любой маловер и лгун, пришипься, правая ложь! Уголь, хлеба, железо, чугун даешь! Даешь! Даешь! (Маяковский. Даешь!). Настроение 20-х гг. ХХ в. лучше всего удалось выразить Маяковскому, им написано несколько стихотворений в названии которых встречается даешь!: «Даешь!», «Даешь автомобиль!», «Даешь изячную жизнь», «Даешь материальную базу!», «Даешь хлеб!», и даже… «Даешь тухлые яйца!». Многие из этих стихотворений печатались в журнале под названием «Даешь». Даешь! был языковым паролем человека новой эпохи: Тот не студент, кто говорит «дайте». Пролетарский студент гремит: «Даешь!» (М. Москвин. Хождение по вузам: воспоминания комсомольца); На всех плакатах, щитах, заборах, где кричали слова «Даешь пятьсот тысяч кубометров», рабочие замазали слово «даешь», а вместо него поставили спокойное, гордое «есть» (М. Кольцов. Только одна страница).

Даешь!, просуществовав примерно десятилетие, ушло из активного запаса, авось же оказалось непотопляемым и продолжает свою жизнь в сознании носителей языка. Обобщение сведений о лексических концептах типа авось, а также о грамматических индикаторах русской ментальности (о поле неопределенности, безличных конструкциях и др.) в «энциклопедии русской души» поможет осуществить завет А. С. Хомякова, писавшего в 1855 г. А. Ф. Гильфердингу: «Хоть бы мы свою грамматику поняли. Может быть, мы бы поняли тогда хоть часть своей внутренней жизни!». Когда мы ставим перед собой такую задачу, то думаем не только о лингвистике, но и о чем-то более глубоком и значительном: о русском народе, его национальном самосознании и месте в истории.

 

Примечания

 

1.   Под «русским текстом», созданным по аналогии с термином «петербургский текст русской литературы», понимается самостоятельная знаковая система, образуемая на основе корпуса словесных текстов (литературных, фольклорных, разговорных и др.), содержащих ключевые для русского языка и культуры концепты. Соответственно можно говорить об английском, немецком и т. п. текстах.

2.   Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. — Л., 1980.

3.   Комлев Н. Г. Словарь иностранных слов. — М., 1999.

4.   Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Внешняя форма слова и его национально-культурная семантика // Русский язык: Языковые значения в функциональном и эстетическом аспектах. Виноградовские чтения ХIV—ХV  / Отв. ред. Н. Ю. Шведова. — М., 1987. С. 61—78.

5.   Рейсер С. А. «Русский бог» // Изв. АН СССР: ОЛЯ. 1961. Т. ХХ. Вып. 1. С. 64—70.

6.   Гин Я. И. Проблемы поэтики грамматических категорий. — СПб., 1996.

7.   Селищев А. М. Язык революционной эпохи // Русская речь. 1991. № 1. С. 86—102.