В. Б. Кашкин (Воронеж),

С. Пёйхёнен (Ювяскюля, Финляндия)

 

Так что же в имени...

(Асимметричный дуализм личного имени)

 

«Must  a name mean something?» Alice asked doubtfully.

L. Carroll. Alice in Wonderland.

 

1. Проблема личного имени в научной и бытовой лингвистике

 

Термин «имя» для лингвистики фундаментален. Собственно, человеческий язык имеет дело с именованием предметов и людей, а также действий с ними (имя действия). Именуя вещи, человек организует свою деятельность с ними, обобщает и прогнозирует свой опыт. Имя собственное в этом ряду стоит особняком. Его уникальность, точнее, единственность обозначаемого им объекта, создает миф о невозможности обобщения в случае с именем собственным, а в особенности, с личным именем — антропонимом. Собственное имя «служит для выделения именуемого им объекта из ряда подобных, индивидуализируя и идентифицируя данный объект» [8. С. 473].

Реальность коммуникативного поведения выявляет другие стороны использования антропонимов. Антропоним имеет особую коммуникативную значимость. В отличие от любых других имен, называющих предмет разговора, антропоним может обозначать самих коммуникантов. Более того, в качестве имени коммуниканта не могут выступать иные имена, кроме имен собственных (за исключением случаев олицетворения и т. п., о которых нужен отдельный разговор). Таким образом, первейшая коммуникативная функция антропонима — самоосознание и самоопределение коммуниканта как участника дискурса. Имя говорящего — страж границы его личной и личностной территории, «граница личности есть граница семиотическая» [5. С. 186].

Соответственно, субъект дискурса каким-то образом определяет качества и характеристики мира по эту и по ту сторону границы. И следовательно, имя для него наделяется неким личностным значением, у него формируется определенное понятие о себе как личности. (Разумеется, есть разница в обобщающих способностях имен и фамилий, разница в традициях использования одного или более имен, отчеств, имени матери, официального и неофициального имени в различных коммуникативных культурах и т. п.).

Встреча с другими личностями (с подобными именами или с подобными или схожими чертами характера) приводит к неизбежному обобщению. Для наивного пользователя, в отличие от «профессионального лингвиста» имя не является немотивированным знаком, коммуникативное поведение реального говорящего выявляет те или иные черты сформированного представления о носителе того или иного имени.

При этом вряд ли существенно то, формируются ли при этом понятия или нет, таковы ли эти понятия, как и те, что связаны с нарицательными именами, или нет. Мнение науки вряд ли существенно для реального коммуникативного поведения пользователя языка. В своем поведении он руководствуется не столько тем, что знает наука, сколько тем, во что он сам лично верит. То есть, языковая деятельность, коммуникативное поведение, в принципе, мифологизированы, они организуются и управляются не всегда полностью осознаваемыми мифологемами-стереотипами.

Научное рассмотрение коммуникативной деятельности вряд ли может не принимать во внимание «субъективные факторы», влияющие на отдельные моменты выбора говорящим того или иного способа выражения или интерпретации. Ведь собственно язык — не что иное как повторяющиеся схемы (телесного) субъективного поведения множества субъектов. Быть ближе к реальности (или «быть объективным» — следуя позитивистской мифологии) в изучении явлений гуманитарной сферы как раз и значит быть ближе к субъекту. Объективным материалом в науках о человеке являются его субъективные решения и действия.

«Официальная» лингвистика изучает типологию, этимологию, морфологию антропонимов, логику их использования в синтаксических структурных схемах и семиологию номинации. Реальный пользователь языка, давая имена, например, своим детям (выполняя функцию ouomatoqethz — ономатотета, установителя имен), или общаясь с другими именованными субъектами, вырабатывает положительное или отрицательное отношение к носителям тех или иных имен, думает об истинности имени, о его связи с качествами носителя, думает о том, как имя влияет на судьбу человека и т. п. Таким образом, и содержание, и результаты коммуникативного процесса подвержены влиянию имен участников, точнее, представлений об этих именах и их связи с их носителями. Имя — свернутый «мифологический сюжет» (В. Н. Топоров), деятельностный стереотип. Как пишет Мак-Люэн, myth is the instant vision of a complex process [11. Р. 163].

 

2. Прав ли Карл Маркс?

 

Вопрос об «истинности имен», о связи имени и именуемого постоянно возникает в истории человечества. Проблема мотивированности знака и имени является предметом размышлений в «неофициальной» лингвистике. Вспомним Пушкина:

 

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальний,

Как звук ночной в лесу глухом.

 

Или Шекспира:

 

What's in a name? That which we call a rose

By any other name would smell as sweet.

 

Народная метаязыковая деятельность или «бытовая» лингвистика [2. С. 64—68; 1. С.  81—82] также не оставляет без внимания эту проблему:

Хоть горшком назови, только в печь не сажай.

Так должно ли личное имя что-либо означать, или его удел — иллюстрация принципа априорности знака в семиотике?

В этих случаях раньше было принято цитировать К. Маркса (пока не реализовалась иная мифологема, «полезная» в якобы демократическую эпоху, и его собственное имя не подпало под самоцензуру авторов): Я решительно ничего не знаю о человеке, если знаю только, что его зовут Иаковом. То есть, если продолжать мысль Шекспира и Пушкина, имя незначимо, оно — пустой звук, всего лишь сотрясение воздуха, «мертвый след» на бумаге:

 

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке.

 

Однако Дж. Кэрролл называет Шекспира «хорошим поэтом, но плохим философом»: имена не являются арбитрарными [10. Р. 163]. Возможно, единственный способ убедиться в этом — обращение к повседневной философии языка, той философии, которая, по выражению Гуссерля, и есть жизнь и которая позволяет жить в языке и делать соответствующий выбор в том или ином случае его наивным пользователям и создателям.

 

3. Мнение наивного пользователя языка

 

Рассмотрим итоги анкетирования, направленных интервью, анализа сочинений на тему Я и мое имя, проведенных с финскими и российскими школьниками и студентами в 1998—2000 гг. Возраст опрашиваемых — 16—24 года. Текст сочинений финских студентов, приводимый в статье, практически не подвергался правке, за исключением неточностей в употреблении падежей и т. п.

Некоторые вопросы анкеты (повторявшиеся в сочинениях и «вплетенные» в ход интервью): Знаете ли Вы, что означает Ваше имя? Нужно ли человеку знать значение своего имени? Нравится ли Вам Ваше имя? Есть ли люди, имена которых Вам не нравятся? Отражает ли имя характер человека? Влияет ли на жизнь человека его имя? и т. п.

Хотя большинство опрошенных открыто считают, что имя не влияет на характер его носителя, размышления по поводу связи имени и человека свойственны всем (имя походит, подходящее имя, похожее имя, правильное имя, истинное имя и т. п.):

...я считаю, что мое имя мне подходит. Бывает, что когда я впервые вижу какого-нибудь человека и слышу его имя, мне кажется, что этого человека никак не могли бы звать по-другому. Его имя ему подходит. Например, у меня есть подруга, которую зовут Пяйви. Она так похожа на Пяйви (Päivi, от päivä — день), что других имен представить себе невозможно. Может быть это от ее веселого, живого характера.

Думаю, да (ответ на вопрос анкеты: Влияет ли на жизнь человека его имя?). Если имя нравится, то это отражается на самооценке и т. п. Есть стереотипы, которые повлияют на отношение окружающих к носителю данного имени (например, что все Толики — пьяницы, Олеги — бестолковые, Игори — сами себе на уме и довольно жестокие люди, Татьяны — счастливые, Сергеи — серьезные, Ксюши — скрытные, Никиты — спокойные, порядочные, сообразительные, честные).

Несмотря на «научную просвещенность» языкового сознания наивного пользователя, в отдельных фразах, оговорках и т. п. прослеживается «установка мифологического сознания на внутреннюю связь и тождество имени и его носителя» [7. С.509]. Весьма показателен ответ одного российского студента:

На жизнь — нет, возможно, на судьбу (тот же вопрос).

Мотивированность имени качествами человека-носителя и наоборот отмечается как в финских, так и в российских опросах:

Мне очень нравятся мои имена, особенно в таком порядке, как они есть. Я не могла бы представить себе, чтобы мое звательное имя было Вирпи или Катарийна, хотя они оба мне нравятся. Мне кажется, что я тогда бы была совсем другим человеком, и мне надо было бы вести себя как-то по-другому.

Собственные имена нравятся большинству опрошенных (в особенности, после 18-20 лет. До этого возраста обычно бывают конфликты, о чем далее). Чужие имена могут удивлять и даже раздражать в любом возрасте:

... иногда меня удивляют некоторые имена детей моих знакомых. Как влияют на судьбу детей такие имена, как, например, Аида и Вариа? Оба имени связаны с музыкой. Аиду назвали по имени оперы Верди, а Вариа происходит от слова «ария», но имя это произносят почти как финское слово vaari (дедушка).

Иногда меня очень раздражает, когда у какого-то неприятного человека имя, которое я считаю красивым. Он как-то портит это имя. И тоже наоборот, если у кого-то встречаемого мною человека некрасивое имя, например, то же самое имя, как у какого-то действительно несимпатичного человека, я сразу же отношусь к нему отрицательно, хотя он на самом деле может быть очень симпатичный.

 

4. Как хочу, так и назову

 

Наивный пользователь выступает не только в роли интерпретатора и «оценщика» имени, но и в роли ономатотета, по крайней мере, раз в жизни, при наречении собственного наследника. С древних времен до наших дней этот момент обрастает определенного рода легендами разной степени таинственности и правдивости.

«Наречение именем зависело от многих обстоятельств — особенностей младенца, условий его рождения, сопутствующих (смежных по времени) событий, указаний (сны, дивинации, предсказания и т. п.), а сам выбор имени, помимо традиции, мог определяться установкой на защитный вариант» [7. С. 509].

Эквивалентом древних сказаний являются современные семейные легенды о наделении именем, отражающие те или иные аспекты взаимодействия ономатотета и среды, те или иные факторы выбора имени будущего носителя:

Два первых имени (Улла Ийда Маряана — Ulla Iida Marijaana) дали мне мои братья. Старший брат Олли, которому было семь лет, хотел назвать меня Уллой, а младший брат Веса — Ийдой. В то время по телевидению шла серия «Ваахтера» — это серия о мальчике, который проказничал. У него была милая младшая сестра по имени Ийда, в которую мой брат влюбился, и он хотел дать мне имя, как у нее.

Мои родители дали мне имя Kati, потому что они хотели дать мне хорошенькое, краткое и современное имя. (...) Одна из причин для того, что мое имя стало Kati была то, что мои родители знали тогда одного зубного врача. Она была очень симпатичная женщина и мои родители хотели назвать меня по имении ее.

Мои родители придумали имя вместе. Сначала я должна была быть Юлей, но это имя нравилось моему дяде, чья жена тоже была беременна, как и моя мама. Тогда дедушка предложил Марину, как два имени: Мария + Инна.

Семейная легенда отражает мотивировку выбора имени — от достаточно обширной (нарратив, как, например, в предыдущих примерах) до весьма простой:

Меня назвали так. Потому что моему папе понравилось имя, и он увидел фильм, в котором актриса носила мое имя.

В 1985 г. был фестиваль «Катюша», и меня назвали Катей.

Приобретая имя, личность приобретает и определенный статус в социальной среде. Имя, таким образом, продолжает выполнять пограничную, защитную функцию для носителя. Наличие во всех языках выражений типа доброе имя, уважаемое имя, достойное имя свидетельствует о том, что имя хранит в себе и долю «символического капитала», если воспользоваться терминологией П. Бурдье [9. С. 72]. Имя, как и любой элемент речи производится в экономических целях для использования на лингвистическом рынке. Это достаточно очевидно для brand name товара или для фамилии. Общественное признание того или другого является не чем иным, как обобщением, генерализацией качеств товара или семьи, качеств, в которых они себя зарекомендовали в практике использования, сотрудничества или общения.

Ономатотетика же имеет дело с существом, только лишь вступающим в жизнь. Обобщение качеств здесь заменяется антиципацией и прогнозом, даже точнее — выражением собственных желаний ономатотета в отношении возможных будущих качеств нарекаемого. Наречение именем при этом становится не просто перформативом, а магическим перформативом, скрытой генерализацией надежд и чаяний ономатотета. Жизнь нарекаемого в дальнейшем должна показать, насколько предполагаемые качества проявили себя. Проявляемые качества оцениваются социальным окружением через сравнение и обобщение с другими носителями имен. Носитель имени несет в себе часть истории (ожидания ономатотета), но проявлять себя он должен в настоящем сам.

В знаменитой «Санта-Барбаре» Иден Кэпвелл-Кастильо во время одной из присущих ей эскапад с переменой имиджа и социального стратума своей коммуникативной деятельности берет себе имя Нэнси. Социальное окружение раскрывает обман, один из общающихся с нею говорит: You don't look like a Nancy. В этом неопределенном артикле сконцентрировался весь путь генерализации общения с различными носителями имени Nancy. Имя личности стало практически нарицательным. Аналогичный пример из русской социальной среды: сотрудники одной из воронежских фирм так отзываются о работниках налоговой инспекции: Они там все Васи! Личностные качества «хороших» и «плохих» Вась и Нэнси здесь стерты обобщением, но, возможно, таков удел личности: от единичного к всеобщему?

Но разве артикль в It's a Sony не выполняет такую же генерализующую функцию, подчеркивая комплекс положительных качеств, приписываемых семье этих товаров? Как видим, номинация не так уж и произвольна ни до, ни после наделения именем. Именно поэтому современный маркетинг рассматривает имя фирмы или товара как существенную составляющую роста авторитета и роста продаж (конвертация символического капитала в экономический, по Бурдье). Кто, например, с радостью станет покупать продукты питания у воронежской фирмы Москал (название фирмы дается по справочнику Товары и цены), или не станет размышлять о возможном существовании мыла Взяв, если есть уже мыло Дав? Приведем текст краткой заметки в женском журнале:

Что в названии таится твоем...

Недавно во Франции увидело свет исследование: психология и история разных стран рассматривались... в свете названий выпускающихся конфет и их оформления. (...) Так, конфеты «Ну-ка отними» позволили ему (автору) рассуждать о жертвенности и мазохизме, свойственных русским. Но больше всего автора поразили названия конфет «Радий» и «Данко» — к тому же на фантике последних было изображено горящее сердце героя.

Лиза. 1997. № 4.

Магический перформатив номинации, как видим, связан с отношениями власти и авторитета, с экономикой лингвистических обменов (по Бурдье). Ономатотет свободен и волен называть другую (потенциальную) личность по собственному усмотрению и произволу:

Я довольна: я же могу назвать моих детей, как я хочу!

 

5. Авторитет и свобода выбора

 

Все человеческие культуры тем или иным образом мотивируют выбор имени авторитетом старшего родственника:

Мой брат получил свое имя по тем же самым основаниям, что и я. Он получил свое второе имя от папы, у них обоих второе имя — Валдемар (Valdemar). А они получили это имя от моего дедушки, отца моего папы, его звали Николай Валдемар. А брат моего папы получил свое второе имя Николай.

Сначала они (родители) хотели назвать меня Ханне (Hanne). Может быть, мои родители хотели таким образом уважать традиции, так как тетю моей мамы зовут Ханна. Однако не все были довольны. А именно, две тети моего папы, которые были старые девы, считали имя Ханне мужским, потому что ласкательное имя их соседа было Ханне.

Третье имя, Марьяана (Marjaana), дали мне мои родители, которые хотели, чтобы одно из моих имен было похоже на второе имя мамы, Марятта (Marjatta).

Напирал на то, что мой дед был Яков, так что я вовсе не бунтую против родового начала, а, наоборот, восстанавливаю связь поколений. Я. Кротов. Только в печку не ставь // Итоги. 1998. №29.

Встречается и апелляция к общественному авторитету:

Меня крестили по английской принцессе Анне; о ней много говорили в журналах, когда я родилась (Анне-Лийса — Anne-Liisa).

У финнов обычно два или три имени. Обыкновенно, первое имя — модное, второе и третье имена — традиционные. Некоторые традиционные имена происходят из финского народного эпоса «Калевала», например, Илмари, Сампо и Сеппо.

Например, меня, нынешнего Якова, назвали Максимом в честь человека, которого крестили Алексеем, — одним словом, Горького. Я был не один такой. Моя знакомая попросила, чтобы ее крестили Анной. Но она хотя бы стала Анной Андреевной (как Ахматова — прим. автора). Я. Кротов. Цит. статья.

В качестве обоснования выбора имени может выступать (в том числе, и параллельно с предыдущими, религиозная или календарная причина):

Крестили меня Ану (Anu), потому что второе имя моей мамы Аннели, и мою бабушку звали Анна, которые все, конечно, исходят из Святой Анны.

Мое второе имя — Вирпи (Virpi). Я родилась 12-го ноября, когда именины Вирпи, а день рождения моего отца — 25-го ноября, и тогда же именины Катарийны (Katarijna — первое имя).

Единственное дело, которое мне мешало, было то, что я не могла проводить день имени, как другие дети, так как моего имени не было в календаре (Marjukka).

По понятным причинам, эта мотивировка практически отсутствует в ответах российских информантов.

Авторитет старшего родственника, как этого и следовало ожидать, длится только до определенного периода в развитии носителя имени. Как пишет Ю. М. Лотман: «Ситуация возмущения и бунта возникает при столкновении двух способов кодирования: когда социально-семиотическая структура описывает данного индивида как часть, а он сам себя осознает автономной единицей, семиотическим субъектом, а не объектом» [5. С. 186]. Агрессивная экспансия собственной воли, самоутверждение или утверждение границ собственного я распространяется на все сферы поведения подростка в переходном возрасте. Имя как «страж границы» личности также подвергается ревизии в большинстве случаев (70—80% информантов сообщают о желании изменить имя в юном возрасте), наблюдается подростковый бунт и неприятие имени:

В детстве я хотела иметь какое-нибудь более интересное, оригинальное имя, чем Анне. Сейчас я довольна своим именем именно потому, что оно нейтральное.

Я помню, что когда я была младше, я стыдилась своего второго имени (Iida).

В детстве по глупости не нравилось (Михаил).

А мой случай был явно клинический: подросток, бунтующий против матери, отца, деда и вообще всего, что старше восемнадцати лет (Максим).

Собственное имя воспринимается носителем не само по себе, и, может быть, даже не по соответствию неким качествам, присущим носителям подобного имени (во всяком случае, не в первую очередь). Основным пафосом восприятия себя через имя является самоидентификация, ее две стороны: быть таким, как все и быть не таким, как все. Именно подростковый возраст дает наибольшее количество конфликтов в плане самоидентификации, врастания в социальную среду и отграничения собственной личности от других личностей (среды). Знаком-мифологемой этого отграничения и служит личное имя индивида:

Когда я сама была моложе, я не соглашалась с моими родителями. Мое имя казалось мне некрасивым и страшным. Я не могла понять, почему родители меня так строго хотели наказать и дали мне такое ужасное имя. Я много раз старалась изменить свое имя; я хотела, чтобы меня звали бы Яана или Марьяана. Конечно, это не удалось, но я постепенно одобрила, что меня зовут Оути, и сейчас это мне даже нравится. Я очень горда своим именем. Я считаю, что тому, почему я раньше ненавидела свое имя, и том, почему я сейчас его люблю, та же самая причина: имя «Оути» довольно редко здесь появляется. Раньше это была проблема, потому что я не могла отождествиться, но сейчас это хорошо, это средство, чтобы отличаться от массы.

Последняя фраза отражает единство и борьбу противоположностей: отождествления со средой и выделения себя из среды. Как писал А. Ф. Лосев, «Без слова и имени человек — вечный узник самого себя, по существу и принципиально анти-социален, необщителен, несоборен и следовательно, также и не индивидуален, не-сущий...» [4. С. 642].

Когда я была маленькая, я хотела, чтобы у меня было совсем другое имя. Больше всего мне нравились такие имена, как Кристийна и Йоханна (Kristiina, Johanna). Но все же я решила носить мое верное имя.

Когда я была маленькой, мне совсем не нравилось мое имя. Во-первых, оно не имело ласкательной формы. Тогда я хотела изменить имя, но теперь оно — такая большая часть моей личности, что это больше невозможно.

Факторы выбора имени родителями, по мнению информантов, связаны с различной оценкой имени в социальной среде:

красивое/некрасивое:

Я не уверена, почему мои родители выбрали именно это имя (Оути — Outi), но мне кажется, это только потому, что для них оно звучало красиво.

Мне очень нравится мое имя (Кати — Kati). Я так же думаю, как мои родители, что это ясное, легкое и короткое имя, совсем удобное. По мнению моих родителей, Кати было совсем «удобное» и «приятное» имя девушке.

модное/немодное, популярное/непопулярное имя:

Имя Мийя (Miia) — это современный вариант Марии, и оно было очень популярно, когда я родилась, в семидесятых годах. У меня много друзей, имя которых также Мийа или Миа.

Тогда, когда я родилась имя Кати (Kati) не было таким популярным и общераспространенным, как сейчас. А теперь имя Кати одно из самых популярных и распространенных имен в Финляндии.

Но есть здесь тоже вопрос о моде (Anu). Когда я родилась, 22 года назад, Ану было одно из самых популярных имен девушки.

Мое имя, Марьюкка (Marjukka), сейчас более общепринято, чем раньше, но в детстве я не знала никакого другого человека, у которого было бы одинаковое со мною имя, и поэтому я думала, что у меня что-нибудь особенное.

Выделяется также эмоциональный аспект звучания имени:

Тоже имя одной маленькой девочки вызывает ласковый отзвук, так как ее имя Хилья (Hilja — «тихий») вместе с фамилией Хююрюляйнен (Hüürüläjnen) — как будто название сказочного существа.

Религиозный аспект наименования совместно с мистической боязнью связи имени с «нечистым» объектом прослеживается в следующем наблюдении:

Алло! Я не желаю, чтобы мне присваивали индивидуальный номер налогоплательщика — ИНН. Неужели нельзя было создать другую форму учета, чтобы не отнимать у людей имя?

Да никто его не отнимает! ИНН не заменяет имя человека (...) Мы сами себя запугали: мол, если будет номер, будешь грехами обвешан. А грехи не от номера — от дел. Если на душе у вас чисто — значит, в рай дорога обеспечена.

«Зарабатывайте деньги и не бойтесь!» Разговор по «Прямой линии» в редакции «Комсомольской правды» с министром по налогам и сборам России Г. Букаевым // КП. 27 октября 2000 г. № 200. С. 6—7.

 

6. Мифологема имени

 

На прямой вопрос, о том, отражает ли имя характер и определяет ли оно жизнь его носителя, информанты, как правило, дают отрицательные или уклончивые ответы. Те же информанты сообщают, что они, в целом, не верят в гороскопы, но любят их читать, или даже высказываются об этом с юмором: Верю, если предсказывают хорошие события. Поведение человека управляется мифологемами (стереотипами свернутых действий), при этом он либо открыто в этом не признается (отдавая ли себе отчет в этом, но «стыдясь» бессознательности своих поступков, или не отдавая себе отчета в этом вовсе), либо признается с долей метакоммуникативного юмора, говоря о том, что он добровольно «поддается» воздействию мифологем.

Если гороскопы существуют, значит они кому-то нужны. Видимо, нужны и публикации, подобные следующей:

У каждого человека, как утверждают философы и этимологи, имя означает его характер, его склонность, его способности и т. д. Давайте расшифруем слово казак. Итак, начнем с первой буквы и пойдем далее:

К — выносливость, происходящая от силы духа, умение хранить секреты, проницательность, жизненное кредо «всё или ничего»;

А — символ начала и желание что-то начать и осуществить, жажда физического и духовного комфорта;

З — круговая оборона «я» от внешнего мира, высокая интуиция, богатое воображение.

Далее в слове казак идут опять буквы «а» и «к», с тем же значением. Интересно, что слово начинается с выносливости от силы духа и заканчивается тем же, затем желание творить, потом в центре круговая оборона.

Глущенко В. В. Казак, что в имени твоем. Философия развития казачества. — Ростов н/Д: Молот, 1999. С. 3-4.

Аналогичная информация о результатах исследования безымянных «философов и этимологов» содержится и в женских журналах и литературе для домохозяек:

В науке о звездах каждое имя имеет свое число. Его энергия соответствует какой-либо планете, несущей информацию о значении имени. Родители, желая увидеть те или иные характеристики в новорожденном, дают ему определенное имя.

«Лиза». 1998. №6.

Люди, имеющие в своем имени звук «м», часто испытывают некую душевную маету, беспокойство в делах.

Хигир Б. Астрология имени. — М.: Яуза, 1998. С. 59.

... каждая буква имени является источником определенной вибрации, влияющей на характер человека. (...) Люди с высоким числом колебаний в секунду устойчивы к инфекциям. Это число возрастает при высоком уровне моральных установок.

Миронов В. А. Имени тайная власть. — М.: ФАИР, 1998. С. 3.

Исследователь коммуникативного поведения не может просто отбросить эти обширные пласты социального символизма как «антинаучные». Научный материал для лингвистики содержится не только и даже не столько в классических произведениях художественной литературы, он, как стихи, растет «из сора, не ведая стыда». Вопрос стоит не о том, правильны или неправильны выводы наивного пользователя и наблюдателя языка о связи имени и его носителя. Вопрос в том, зачем нужно носителю искать такую связь. То, что она обнаруживается, как в следующем примере, очевидно:

Психологический опрос-анкета, проведенный среди современных взрослых москвичей, выявил следующие ассоциации — «образы имени»: Сережа — среднего роста, сильный, спортивный, добрый, веселый, озорной, но не обязательно умный, вызывает симпатию; Саша — одно из самых популярных мужских имен, оно нравится большинству; у Саши темно-русые волосы (ассоциации имени с цветом волос отмечаются постоянно), светлые глаза, высокий рост, мужественный характер; он настолько симпатичен, что даже неважно, умный ли он; Игорь — темноволос, худощав, умен, красив, капризен и себялюбив, немужественный, плохой друг; но для старшего поколения Игорь другой: высокий, широкоплечий, светловолосый, добрый и мужественный.

Черепанова Е. Образ имени // Знание — сила. 1984. № 6. Цит. по: [6. С. 14].

Вопрос и в том, где обнаруживается эта связь: существует или возникает она между самим носителем и его именем, либо это связь двух представлений в массовом сознании? Ответ все же будет двойственным: связь между именем и его носителем поддерживается в массовом сознании (имя может иметь различную интерпретацию в различных исторических срезах). В то же время, массовое сознание через дискурс, общение с носителем имени воздействует на индивидуальное сознание последнего (индивид должен оправдывать данное ему имя). Индивидуальные отступления от соответствия приводят к нарушению баланса и возможному сдвигу в значении имени для массового сознания. Мода на имена связана, во многом, именно с этим. Мифологема имени, таким образом, исторически привязана.

Массовое или групповое сознание ждет от индивида поведения в соответствии с его именем. Например, если индивид является наследником материального или символического капитала (потомок крупного предпринимателя, наследник дворянского рода или известного ученого, писателя и т. п.), общество ждет оправдания его фамилии в его делах. Аналогично клановой воспринимается и наименование групповой принадлежности: Если тебе комсомолец имя — имя крепи делами своими. «Слова и вещи» Мишеля Фуко, видимо, следует в аспекте рассматриваемой тематики переименовать в «Слова и дела».

Для личных имен, в отличие от фамилий, мотивировка возможного поведения именем не столь очевидна. И тем не менее, общение с человеком накапливает элементы опыта общающегося с ним и объединяет их под эгидой мифологемы его имени: Пришел Х и все опошлил/исправил/объяснил и т. п. Имя человека связывается с набором качеств и действий определенного рода, свойственных самому данному индивиду, а фактически, отражает восприятие этих качеств социумом. Мифологема имени соответствует набору действий с носителем имени или отношений к нему. Вот весьма характерный пример:

(два ответа — от двух разных информантов — на вопрос анкеты: Есть ли люди, имена которых Вам не нравятся?) Да, Дима Петров, потому что он дурак.

Слово дурак скрывает стереотип поведения одноклассников по отношению к несчастному Диме Петрову. Этот стереотип обобщает множество отдельных коммуникативных актов с его участием из прошлого опыта социальной группы. Вряд ли можно прогнозировать выработку отрицательной коннотации у имени Дима в будущем у всех носителей русского языка: слишком мал вклад данного индивида и данной социальной группы в совокупный коммуникативный опыт. Но для сказочного персонажа (например, Иван-Дурак), или для крупной политической фигуры коммуникативный отзвук гораздо шире:

Я их называю Иванушки-Дурачки (об Иванушках International)

Ср. также коннотации имени Адольф до и после 40-х гг., появление «марксистско-ленинской» антропонимики после 20-х гг. (Владлен, Владилен, Сталина, Октябрина и др.) и т. п.

 

7. Так что же в нем...

 

Подводя итог, скажем: имя человека и мотивировано, и немотивировано. Антропоним скорее является примером асимметричного дуализма (по Карцевскому), нежели примером арбитрарности знака. Значение имени изменяется с историей его носителя.

Мотивированность имени носит динамический характер. Если до акта именования преобладает арбитрарность, то после наименования мотивированность возрастает по мере накопления опыта общения с носителем имени.

Имя индивида, разумеется, единично. Но это не лишает его возможности участвовать в обобщениях, апеллятивизироваться, становиться в некоторых случаях нарицательным именем, как имя вещи. Имена вещей, фактически, являются именами идей, мифологемами действий с этими вещами. Их значение — результат огромного исторического периода обобщений опыта общения с этими вещами многих индивидов.

В отличие от имен вещей, имя человека не успевает пройти такой путь. Мы сталкиваемся с именем вещи на ином этапе развития и обобщения знаний о ней, нежели с именем человека.

В отношении антропонима можно выделить и иной ракурс обобщения: под эгидой имени объединяются единичные элементы коммуникативного поведения, характеризующие конкретную личность.

В этих двух сторонах отражаются два континуума, в которых располагается единица (в нашем случае индивид): внутренний и внешний. Во внутреннем континууме единицы имя индивида исполняет объединяющую функцию для его качеств. Во внешнем — выделительную, пограничную функцию, отделяющую индивида от среды и других индивидов. Таким образом, единица и индивид противопоставлены, с одной стороны, бесконечности, с другой — другим единицам. Эту мысль о двусторонности единицы высказывал в свое время еще философ Ник. Кузанский [3. С. 51—58].

Еще раз обратимся к признаниям человека, изменившего свое имя:

Я своего добился. Я своего добился (в отличие от той Анны Андреевны, оставшейся для всех Мариной): все зовут меня Яковом. Умерли тесть и отец, умерла теща, а с тех пор, как полгода назад умерла мама, даже родственники перестали говорить «Максим». И теперь ужасно приятно, когда кто-нибудь из знакомых по старой памяти окликнет: «Макс!»

Я. Кротов. Только в печку не ставь // Итоги. 1998. № 29.

Где же находится мотивация имени, его «значение». Эпоха «абстрактного объективизма» (в терминологии Бахтина) могла рассматривать имя только как арбитрарный знак именно потому, что во главу угла ставилась абстрактная надиндивидуальная система или структура языка. В то же время, единственной реальностью языковой деятельности являются и могут являться отдельные индивиды, их единичные коммуникативные акты, вовлекаемые в процесс абстрагирования множественным потоком таких актов. Индивид и единичный коммуникативный акт для языка первичны. Язык рождается из диалога отдельных личностей, и именно в этом диалоге следует искать значение имени:

 

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я...

 

Примечания

 

1.   Дуфва Х., Ляхтеенмяки М., Кашкин В. Б. Метаязыковой компонент языкового сознания // Языковое сознание: содержание и функционирование. XIII Международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. С. 81-82.

2.   Кашкин В. Б. Аспекты метаязыковой деятельности // Лексика и лексикография. Вып. 10. — М., 1998. С. 64-68.

3.   Николай Кузанский. Сочинения.— М.: Мысль, 1979. Т. 1.

4.   Лосев А. Ф. Бытие — имя — космос. — М.: Мысль, 1993.

5.   Лотман Ю. М. Понятие границы // Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. — М.: ЯРК, 1996. С. 175—194.

6.   Степанов Ю. С. В трехмерном пространстве языка. Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. — М.: Наука, 1985.

7.   Топоров В. Н. Имена // Мифы народов мира.— М.: Российская энциклопедия, 1994. Т. 1. С. 508—510.

8.   Лингвистический энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия, 1990.

9.   Bourdieu P. Language and Symbolic Power. Cambridge: Polity Press, 1991.

10. Carroll J. M. What's in a Name? An Essay in the Psychology of Reference. — N. Y.: Freeman, 1982.

11. McLuhan M. Essential McLuhan. — N. Y.: Basic Books, 1996.